Парадигмальный вакуум (эпоха застоя) в общественном сознании России

Когда Осип Мандельштам написал стихи о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны», он знал, что это самоубийство. Мне это никогда не было понятно. Это совсем не лучшие его стихи. Их вымороченный строй передает развал конструкции речи, ужаса, но какого-то растерянного и бесхитростного, будто поэт не осмысляет этот ужас, а прямо его и испытывает. Ну что такое: «что не казнь у него, то малина, и широкая грудь осетина»? Как это «и»? Почему осетина? А «его толстые пальцы как черви жирны, а слова как пудовые гири верны»? Если пальцы как черви, он не может поднимать гири — только обволакивать их. А «кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, он один лишь бабачит и тычит»? Один свистит, другой бабачит - в чем противопоставление? А это — «полразговорца - горца»? Будто ему не удается подобрать рифму, и он специально под случай сотворяет языкового уродца, который и существовать-то иначе, чем в родительном падеже, может - что такое «полразговорец»? И чтобы вот это произнести, он пожертвовал собой. Зачем? «Наши речи за десять шагов не слышны» - он открыл глаза кому-то, кто находился от него в десяти шагах? Кто-то из них не знал, что Сталин людоед? После коллективизации и голодомора? За что он себя убил?

Но вот «мы живем, под собою не чуя страны»... В 20-е годы существовала такая Государственная академия художественных наук, ГАХН, она издавала бюллетени. Там только перечислялись заседания секций и доклады. Это довольно поразительное чтение, потому что там подряд следуют друг за другом Василий Кандинский, Густав Шпет, Георгий Винокур, Алексей Дживелегов, Михаил Бахтин, Ольга Фрейденберг, Алексей Лосев, Павел Флоренский и т.д. Поразительно не содержание, оно в этих бюллетенях предстает в виде кратких тезисов, и представить его можно только потому, во что потом развернулись их доклады, поразительно то, что все эти несомненные гении собираются вместе, в одних стенах, читают доклады и слушают друг друга. Кого-то из них к началу 30-х извели, но кто-то остался и прожил долгую жизнь, и эти доклады развернулись в труды, которые перевернули мировой интеллектуальный ландшафт XX века. Но они никогда в этих трудах не ссылаются друг на друга, не вспоминают, и даже не приходит в голову, что эти люди думали друг о друге. В 20-е они все были вместе, в 30-е их разбросало бесконечно далеко друг от друга, каждый ушел в свое дело, и больше они никогда не встретились.
Нет, кто-то, конечно, встречался, шляпу приподнимал — дело не в этом. Дело в том, что в 20-е они изучали основы мироздания, и эти основы отвечали им взаимностью. В смысле — мир действительно был устроен так, как они его увидели. Мир был карнавалом Бахтина и театром Дживелегова. веши и понятия обнажились до своей герменевтической сущности в смысле Шпета или Лосева, в нем начинала действовать архетипическая логика Фрейленберг - каждое их открытие как-то цепляло сущность происходящего. Знаете, как бывает — какая-то идея, и вдруг все переворачивается и становится ясным — вот так вертелись 20-е годы в этом поразительном интеллектуальном центре. Но вот ничего из действительности 30-х невозможно ухватить с помощью того интеллектуального аппарата, который они выработали. Товарища Сталина интересовали мифы, но это была совсем другая мифология, чем у Лосева, процессы 30-х выглядят как таинственные ритуалы с поеданием еще живых жертв, но эти ритуалы не похожи на исследования Фрейленберг, культура 30-х очень театрализована, но этот театр не имеет отношения к истории западноевропейского театра Дживелегова и Бояджиева. Они не просто перестали взаимодействовать друг с другом, они перестали взаимодействовать вообще с чем-либо, и жили в ощущении, что то, чем они занимаются, теперь больше никому не нужно. И в каком-то смысле так оно и было, скандал у Достоевского — это частное дело Бахтина. Вот это, по-моему, и есть «жить, под собою не чуя страны», и в этом смысле эта строка — самая важная в стихотворении. Как-то вдруг действительность утекла от понимания тех, кто для этого предназначен.
Хотя это были гении. Недавно был запушен проект «Сноб» — журнал, портал, социальная сеть. Собирали туда по приглашениям разных известных личностей. Не ГАХН, конечно, даже совсем не ГАХН, но все-таки какая-никакая, а элита. И примерно год проект развивался ни шатко ни валко, что вобщем-то понятно. Один человек журнал издает, другой риелтор, третий девелопер, четвертый художник, кто-то дизайнер, кто-то священник, кто-то устриц ест, а кто-то на бегемотов охотится. Не то чтобы люди находили, о чем бы им пообщаться. Но в этом году участники проекта как-то сами собой начали обсуждать советскую власть, бороться со сталинизмом в разных проявлениях, и как-то все оживились, объединились по интересам и стали переписываться. Одна дискуссия о творчестве покойной Валентины Толкуновой и особенностях эстрады в СССР растянулась на 50 страниц, и там возникли бои вплоть до больших жизненных драм.
Странная история с нами приключилась. Ничто современное нас не объединяет, и такое ощущение, что никому это не интересно. Последней большой парадигмой, объединявшей интеллектуальную элиту, был постмодернизм — кто-то с ним боролся, кто-то был яростным адептом, он открывался то в архитектуре, то в литературе, то в историософии, люди друг от друга вполне себе зажигались. Но это было 20 лет назад. Поразительным образом за 20 лет больше не возникло ни одной повой интеллектуальной парадигмы, и даже больше того, в воздухе висит какой-то скепсис по поводу того, что она может возникнуть. Мир, во всяком случае в окружающей нас местности, очень изменился по сравнению с моментом краха СССР, но люди больше не интересуются узнать как.
Казалось бы, новые экономические парадигмы, теории молы, пиара, новая историософия и новая политология должны быть у всех на слуху, но ведь этого и близко нет. То, что знакомо, опознается, но неинтересно в силу того, что это мы и так знаем, то, что не знакомо, люди будто отталкивают от себя, закрывая на это глаза.
В сущности, наша картина происходящего неадекватна до изумления. Люди создают бизнесы, расширяют их, закрывают, придумывают новые формы жизни — мы не замечаем этого. Мы искренне полагаем, что деньги бывают двух родов, одни маленькие — зарплата, которую платят не вполне понятно за что, но раз платят, значит, им это нужно - и большие, и их воруют и получают в форме взяток (я прошу прощения у бизнесменов, они думают иначе, но их так не много, что можно не принимать их во внимание). Соответственно мы воспринимаем и государство, считаем, что оно притесняет, грабит, ворует, по сделать ничего нельзя, потому что все решают без нас, и кругом ФСБ. Я извиняюсь, что говорю такие трюизмы, я не к тому, чтобы призвать меняться, я к тому, чтобы изумиться. Это, вобщем-то, когнитивный аппарат времени позднего Брежнева, и фантастическим образом мы шагаем с ним по совсем другой реальности. Это все равно как ходить в Тель-Авиве, ориентируясь по карте Киева.
Нет, конечно, каждый индивидуально, в своей области очень далеко продвинулся и делает что-то совсем не похожее на то, что он делал бы в СССР. Один журнал издает, другой риелтор, третий девелопер, кто-то дизайнер, кто-то священник, кто-то ест в Сицилии устриц, а кто-то охотится на бегемотов в Африке. Но это частное дело каждого, и другим-то что. Нам были даны 90-е, и это был последний период, когда было общее ощущение, что нужно понять, как устроен мир, и это интересно, и от этого много зависит. Теперь это прошло. Теперь такое состояние, которое и называется «жить, под собою не чуя страны». А коль хватит на полразговорца, так помянем кремлевского горца. И тут уж понеслось — куча мнений о том, какой он все-таки был негодяй, подлинная страсть и даже какие-то призывы к борьбе с ним. Как так давно сдох? А поговорить?
И еще четкое ощущение, что все фигня и ни фига не выйдет. Вот прямо с утра встаешь и понимаешь, что никакой модернизации не будет, вранье. Экономический спад не спадет, пока ему самому не захочется, экономический подъем не состоится, даже если кончится экономический спад. И Медведев не перестанет быть президентом, и Путин никуда не денется. И измениться ничего не может, и продолжаться ничего не будет. Эй! Ну поменяйте кто-нибудь батарейку! В этом анабиозе можно быть и издателем, и дизайнером, и девелопером - поэтом нельзя. Мандельштам совершил самоубийство именно для того, чтобы прорвать это «мы живем, под собою не чуя страны». И прорвал. Но это ведь чудовищная пена, кто на такое способен? И потом — их ведь убивали, а с нами ничего такого не делали, мы сами как-то сошли на нет. Так что ни самоубийства не будет, ни жизни.