Сетевые структуры и множественная субъективность

Сетевые структуры и множественная субъективность

Михаил Опенков,

доктор философии,

профессор Поморского госуниверситета,

эксперт МОО ВПП ЮНЕСКО «Информация для всех»

Сразу скажу о возможных неверных интерпретациях приводимых ниже размышлений. Во-первых, речь не идет о заезженной пластинке «постмодернистской шизофреничности». Постмодернизм, покойся с миром! Во-вторых, это – не «хакерская философия», как сказали однажды в одном из самых архаичных и бездарных «философских сообществ» Нижнего Новгорода, где философии никогда и не было. Трудно доиндустриальной ментальности понять свою неадекватность, ребята! Трудно этой самой ментальности признаться, что она «ни в городе Иван, ни в селе Селифан».

В качестве рабочего определения субъективности примем предложенное Ф. Гваттари, несколько его отредактировав. Итак, субъективность есть совокупность условий, благодаря которым индивидуальные и \ или коллективные инстанции оказываются в состоянии возникнуть в качестве саморефлексивной экзистенциальной территории в отношении смежности \ размежевания с субъективной же инаковостью.[1]

Данное определение сразу позволяет выявить респонзивный характер субъективности. Мы слышим и понимаем отвечая. Надо говорить об «отвечающем всматривании и вслушивании», надо различать то, во что вслушиваемся, и то, что слышится. Это различие современный феноменолог Бернхард Вальденфельс обозначает как респонзивное (отвечающее). Инициатива Чужого уже предшествует моей инициативе, заявляя свое притязание. Отказ от слушания уже подразумевает отказ от ответа, отказ от субъективности.

Чужое притязание выходит за пределы понимания и взаимопонимания, т. е. не соответствует нашему стандарту понятности. Слушание, источником которого является Чужой, берет начало на уровне телесного смысла, на уровне звуков, взглядов, прикосновений. Опыт подлинного диалога содержит неустранимую асимметрию, поскольку выходит за рамки привычного. Здесь нет симметричных вопросов и ответов. Само присутствие Чужого побуждает нас к ответу. Суть асимметрии состоит в сосредоточенности на Чужом. Именно Чужое является для нас источником паралогического, т. е. выходящего за пределы привычной логики, принципиально нового. При этом все же остается презумпция человечности. Мы имеем дело с непривычным, непонятным, даже раздражающим, но все же человеческим.

Совершенно чужое было бы непознаваемо, как и абсолютно новое.

Через Чужое удается познать собственные возможности и слабые места. Наука о «чужом» (философия как общая ксенология) только тогда избегает самоуничтожения, если Чужое оказывается чем-то большим, чем неизвестное и непонятное, которые могут быть освоены по аналогии.

«Жало Чужого» (der Stachel des Fremden) – одна из основных метафор Вальденфельса, которая подчеркивает момент побуждения, вызова, нападения в моем восприятии Чужого (немецкое слово «anstacheln» обозначает, в частности «подстрекать»). Вальденфельс говорит о респонзивной рациональности, которая в качестве разумного утверждает процесс нахождения ответа.

Именно в процессе нахождения ответа и обретается разумность и субъективность.[2]

Возникновение множественной субъективности во внутренней речи можно проиллюстрировать на примере эссе Дж. Фаулза «Клуб Дж. Р. Р. Фаулз». Фаулз размышляет о расщепленной природе писательской субъективности. Образцом здесь послужило эссе Борхеса «Борхес и я». Борхес говорил о себе как о собственном «другом», как о существе, расщепленном надвое: о том Я, которое пишет, говорит и действует, и другом Я, что наблюдает, обреченное на забвение. Борхес видел себя разделенным на «меня» и «другого», на субъект и объект, т.е. того, кто видит, и того, кого видят. Фаулз по-другому эксплицирует свою творческую субъективность.

Фаулз выделил две ключевые фигуры своего «клуба»: президента сэра Джона Ай (John I) и вечно недоступного секретаря – мистера Ми (m-r Me). Оба находятся в весьма сложных отношениях друг с другом, вступая в непрерывные перепалки по эстетическим, нравственным, политическим и всяким другим вопросам, не будучи в состоянии прийти к полному согласию друг с другом. В ироничной форме писатель говорит о своем желании покинуть клуб, хотя именно это вряд ли возможно сделать.[3]

При чтении Фаулза возникают ассоциации с некоторыми идеями известного социолога Дж. Мида. Часть субъективности, которая представляет собой то, что видят в человеке другие, Мид обозначил термином Me. Но в человеке всегда есть то, что отличает его от общих стандартов, трансформирует их в неповторимую индивидуальность - I. Под термином I можно понимать импульсивное Я, а под термином Me – рефлексивное Я. I обозначает уникальное и неповторимое в субъективности, а Me – множество ожиданий, предъявляемых обществом к человеку. Импульсивное Я не поддается полной социализации. Оно всегда устремлено к мечтам, фантазиям и стихийным действиям, к тому, чтобы ликвидировать социальный контроль с его ориентацией на значимого другого. Но в отличие от фрейдовского ОНО мидовское I имеет конструктивную функцию, т. к. является источником постоянной новизны и творчества в социальных ситуациях. Рефлексивное Я содержит систематизированные ценностные установки, общественный аспект субъективности. Me –это совокупность знаний, которые человек приобрел о себе в процессе принятия роли другого. Это мое представление о том образе, который создан обо мне другими людьми. Через рефлексивное Я осуществляется социальный контроль обобщенного другого за личностью (аналог фрейдовского сверх-Я).

I реагирует на Me. Me обеспечивает непрерывный контроль над I. Me представляет собой не статичную гомогенную структуру, а находится в постоянном изменении. Благодаря различию между спонтанными, нерефлексивными проявлениями импульсивного Я и взглядами на человека его социального окружения (рефлексивное Я), развивается рефлексивное сознание. Многообразие перспектив рефлексивного Я постоянно вызывает его активную работу. По мнению Мида, различные стороны рефлексивного Я должны по возможности последовательно синтезироваться в единый образ себя, в результате которого возникает идентичность (self). По Миду, идентичность возникает, если импульсивное и рефлексивное Я находятся в постоянном, устойчивом взаимодействии. Идентичность есть постоянный внутренний диалог между частями субъективности. Если такой диалог происходит без сбоев, то можно говорить о состоявшейся идентичности. [4]

Наиболее интересный случай формирования идентичности возникает при сопротивлении обобщенному другому. Мужество такого сопротивления позволяет отстоять в себе наиболее значимое и важное, неустранимое и серьезное, без чего данная субъективность невозможна. Есть пределы конформизма I по отношению к Me. Me всеми силами призывает I «быть, как все», но как раз это и невозможно. Без анархического I невозможен творческий импульс, сама множественная субъективность, остается только классический «вменяемый индивид», массовидная человеческая особь. Правда и то, что импульсивное Я в одиночку не справится со всей серьезностью задач, с которыми мы сталкиваемся в публичной сфере.

Назовем первую модель множественной субъективности «моделью Мида-Фаулза».

Д. Деннет указывает на мнимость того центра, который в классической философии называется «самостью». Самость представляет собой абстрактный объект и порождение теоретика. Нормальное сознание – это проблематично сопряженная между собой связка частично автономных систем. Системы сознания не являются в любое время и в равной степени доступными друг для друга. У них возникают временами проблемы с внутренними коммуникациями, которые они разрешают изобретательными и окольными путями. Самым выдающимся эволюционным достижением человека Деннет считает нашу способность отвечать на свои собственные вопросы, т. е. устанавливать коммуникационные связи между различными частями своего сознания. Большая часть осознанного мышления выглядит в виде разнообразия особенно эффективных и приватных разговоров с самими собой. Отсюда наша способность к внутренней речи, которая, как уже было сказано выше, качественно отличается от говорения вслух. Не существует осознающей самости, беспредельно управляющей ресурсами сознания. Скорее всего, мы представляем собой в какой-то мере разъединенное единство, «распределенный интеллект». Составляющие сознание модули должны действовать оппортунистически и, вместе с тем, поразительно плодотворными способами, чтобы произвести впечатление поведенческого единства.

Все мы являемся виртуозными новеллистами, вовлеченными в более или менее унифицированные виды поведения, но временами дизунифицированные. Но мы всегда пытаемся превратить эту ситуацию в единую хорошую историю, в нашу автобиографию. Главный воображаемый персонаж в центре этой автобиографии – самость. Но автобиографическая новелла не завязана на единой самости, одной воображаемой точке. Множественная субъективность не является проблематической и не должна оцениваться, за исключением экстремальных случаев, как патологическая. То, что абстрактные самости кажутся нам настойчиво присутствующими, не удивительно. Они являются значительно более сложными теоретическими конструкциями, чем центр тяжести в физике. Центр тяжести также выказывает настойчивое присутствие, как только мы начинаем играть с ним. Но никто никогда не видел и не увидит центр тяжести. То же относится и к самости. [5]

В целом «модель Деннета» может быть проиллюстрирована цитатой из довольно известного романа: «Не может существовать такого «я», которое бы всем управляло, потому что в сознании нет никаких реальных людей, а есть только субъединицы. Значит это «я» не может быть каким-то одним устройством, потому что ни одно устройство не может быть для этого достаточно умным. Значит «я» должно быть чем-то вроде иллюзии, создаваемой деятельностью еще одного коллектива субъединиц. Иначе чего-то все равно будет не хватать – распорядителя, который бы распоряжался бы этим распорядителем». [6]

Далее обратимся к «модели Барда-Зодерквиста» и их размышлениям о новой элите общества знаний – нетократии.

В интеллектуальном смысле эпоха информационного общества будет более беспощадной, чем все предыдущие. Честность и брутальность – это центральные понятия для понимания нетократии и ее ценностей. То, что прежде игнорировалось, изолировалось и искажалось, теперь в самом центре внимания. Социально-экономические изменения оказались благоприятными для мутации мышления, до того влачившего жалкое существование. Голоса с периферии становятся все слышнее и слышнее.

В информационном обществе также доминируют властные иерархии. Организованы они на основе членства в тех или иных сетях. На нижнем уровне располагается консъюмтариат, заключенный в сеть неограниченного потребления, членом которой может стать любой желающий. Основная деятельность этой сети, потребление, регулируется свыше. Система подсказывает желания с помощью рекламы, а затем выделяет ресурсы, чтобы поддержать потребление на уровне, устраивающем нетократов. Главное – не рост прибылей, а предупреждение беспорядков, направленных против нетократии. Над базовой сетью постоянно возникают и обновляются сети меньших размеров, конкурирующие между собой. Они функционируют согласно капиталистическим принципам. Доступ в них получают только те, кто может себе это позволить. На вершине иерархии – те, кто обладает знаниями и сетью полезных связей, которые могут быть необходимыми для конкретной сети. Это и есть класс нетократов.

Решающим фактором, определяющим положение индивидуума в иерархии, служит его / ее привлекательность для сети, т. е. способность абсорбировать, сортировать, оценивать и генерировать внимание к себе и ценной информации. Власть будет все труднее локализовать, еще труднее удержать и увеличить. Подъем вверх по лестнице общественного положения станет еще более затрудненным, чем при капитализме, а неписанные правила игры сложнее и недоступнее.

В сетях самого высокого уровня нет места для хвастовства и самонадеянности. Вместо этого наибольшее признание имеют открытость и щедрость.

Именно эти способности нетократов мыслить за пределами своего собственного Ego, строить целостности на членстве в группе, а не на индивидуализме (более по принципу электронных племен, чем электронного чванства) позволяет им контролировать развитие ситуации.

Западный индивидуализм и самовыражение, завязанное на личные проблемы и комплексы, становится старомодным уделом низших классов, которые не интересуются мировым порядком. Каждый, кто продолжает «верить в себя» есть, по определению, беспомощный неудачник в обществе, где правят нетократы. Участие в важнейших сетях не оставляет ни времени, ни возможности прислушиваться к самому себе. Членство в сетях. Контур обратной связи и общественный разум – вот основа основ нетократии.

Этика нетократии – это гипербиологический прагматизм. Природа и культура – это две сложные системы управления информацией. Обе подчиняются закону естественного отбора. Обе демонстрируют общую внутреннюю логику: движение от простого и частного к более сложному взаимодействию во все большем масштабе. Природа и культура – это две взаимодополняющие стороны эволюции, а эволюция нашего вида чем-то напоминает эволюцию митохондрий.

Одним из следствий революционных открытий в генетике и усиливающегося влияния биологии стала полная релятивизация понятия «индивидуум», преобразующая его из абсолютной ценности в относительную. Если под «индивидуумом» понимать контроль в последней инстанции, буквально нечто неделимое, то индивидуум все больше выглядит как полная иллюзия. Анализ взаимодействия тела, мозга и генов в разных ситуациях обнаруживает, что нет никакой контролирующей инстанции. Решения принимает ситуация, но поскольку мы есть часть ситуации, то неизбежно вовлекаемся в цепь обратной связи без начала и без конца.

Неопределенность и изменчивость субъекта перестают в нетократическом обществе быть достоянием философии и становятся важной и осязаемой частью повседневной жизни человека.

Прорыв информационного общества также означает, что идеал совершенного человека эпохи Просвещения, а также осознание своего «истинного я» уходят на покой. Смысл не в том, чтобы достичь какого-либо конечного результата благодаря упорству и дисциплине, а в том, чтобы сохранять как можно больше возможностей.

Индивидуум, человек цельный, уходит прочь, прикованный к своему единообразию, как к тяжелому рюкзаку, на его место приходит плеовидуум, человек многоликий.

На первой стадии человек многоликий перестанет стараться быть человеком в прежнем смысле, на второй для него станет невозможным вернуться назад, как бы он этого не хотел.

Правила игры в сети будут построены на принципах меметического дарвинизма, замысловатой системы нетикета (netiquette, сетевого этикета), именно это характеризует строгую этику информационного общества.

Именно репутация, или капитал доверия, является самым ценным активом сети. С ее помощью сети привлекают к себе внимание, а внимание в сети гораздо более дефицитный ресурс, чем деньги. Деньги – результат внимания, а не наоборот. Внимание – единственная твердая валюта виртуального мира. Такова логика и стратегия нетократов.

В романе Брюса Стерлинга «Распад» об этом говорит главная героиня: «Знание – изначально дорогая вещь…Даже, если его нельзя использовать. Знание – это абсолютное добро. Искать истину означает жить. Это главный путь цивилизации. Мы будем нуждаться в знании, даже если наша экономика и правительство скатятся в тартарары».

«Ученый внутри сообщества не имел ни армии, ни полиции, ни фонда для подкупа, но при этом в своем спокойном и чертовски научном стиле, он мог постоянно контролировать основные ресурсы его сообщества…

Деньги сами по себе имели вторичное значение. Ученые, которые слишком открыто охотились за деньгами соответствующих фондов или унижались, чтобы получить грант, становились вроде прокаженных, аналогично тому, как это происходит с кандидатами на выборах, открыто идущих на подкуп. Это была вполне работающая система» [8].

Главная ценность информационного общества состоит не в информации как таковой, а в ее сортировке и манипулировании ею. Наиболее влиятельным нетократам нет нужды беспокоиться по поводу авторских прав и патентов. Им нет нужды вкладывать время и значительные усилия для создания систем шифрования и сетевой защиты. Способности создавать связи и охватывать единым взором большие объемы информации не могут быть скопированы или украдены. В этом и состоит суть общества знаний. Единственная угроза для обладателя таких способностей – появление кого-то с большим талантом в этих областях.

При этом надо отметить, что нетократическая модель общества и субъективности все же не являются тоталитарными. Многообразие сетей, способность к творческим трансформациям, «искусство протекания песка сквозь пальцы», т. е. стратегический маневр сетевого уклонения от захвата и порабощения, делают множественную субъективность неуязвимой, свободной и непредсказуемой.

Сеть заменит человека в качестве великого общественного проекта. Речь идет не о пресловутой философской «смерти человека», а о способах ограничивать случайный поиск оптимального в данных условиях варианта дальнейшего развития.

Источники:

1. Гваттари Ф. Язык, сознание и общество (о производстве субъективности) \\ Ленинградские международные чтения по философии культуры. Кн.1, Л., 1991.

2.Вальденфельс Б. Мотив Чужого Мн., 1991, с. 134-138.

3.Фаулз Дж. Кротовые норы. М., 2002, с. 109-110.

4. Абельс Х. Интеракция, идентичность, презентация. Введение в интерпретативную социологию. СПб., 2000, с. 34-41.

5. Деннет Д. Почему каждый из нас является новеллистом \\ Вопросы философии, 2003, № 6, с. 121-130.

6. Гаррисон Г., Минский М. Выбор по Тьюрингу. М., 2001, с. 94.

7. Бард А., Зодерквсит Я. Nетократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. СПб., 2004, с.116-125, 174, 200, 251.

8. Стерлинг Б. Распад. Екатеринбург, 2003, с.135, 142-143.